– Трудно, девочка, будет тебе в миру. Внешняя приятность большой соблазн, и много будет охотников до твоей красоты. Блюди, себя, голубка, а главное, молись почаще.
Убегая из кельи на свидание с матерью, Наталье и в голову не приходило корить себя за обман. При искренней религиозности она еще в детстве придумала себе оправдание: если творишь для доброго дела и никому вред не приносишь, то Господь тебя поймет, и ангелы помогут. Главное, с самой собой быть честной.
Вечер был теплый, по счастью, темный. С Невы доносилось хоровое пение, видно, барка плыла с дровами или с сеном. Феврония ждала дочь у калитки в кустах бузины.
– Слава Богу, я уж заждалась. Что так поздно-то?
– Я же говорила – в одиннадцать. Не надо было раньше приезжать. Вечно ты, маменька, с запасом во времени.
– А как же без запаса? Без него, поди, и не проживешь. Ну, обойми меня, что ли, давно не виделись.
Они прошли в глубь рощи, нашли давно обжитую поваленную березу, сели. Ферония робела перед дочерью. Не поймешь, в кого она уродилась такая, мало того, что красивая, умная, так еще и образованная. Она давно поведала дочери тайну Глафиры, но рассказала ее под особым углом. Были произнесены слова, мол, если мы поможем сестрам воссоединиться, то они нас за это и отблагодарят. Про бумагу, в которой Глафирой были обещаны две трети своего состояния, Феврония не посмела рассказать дочери. Мало ли как дело обернется. Гордячка Наталья может и отказаться от богатства, полученного таким способом.
– Принесла, что просила? Давай, – ключ мягко вошел в мягкую глину. – По этому оттиску сделаешь ключ. Не вечно же нам зависеть от Архипа.
– А что нам от него зависеть, – проворчала Феврония, – если вы к новому году в новый дом переедите.
– Обещать, не значит сделать. И потом я думаю, эти страсти к новому году сами собой улягутся.
– Какие страсти?
– Да заговор твой!
– Наташка, про заговор никому, – Февронья закрыла рот дочери ладонью. – Не шути с этим. Еще не хватало, чтобы нас под розыск подвели.
– Не бойся, не подведут, – она отвела руку матери. – Рассказывай. Да не шепчи. Кому нас тут подслушивать-то? Разве что гребцам.
Но песни уже не было слышно, только ветер шуршал верхушками берез. Наталья слушала мать молча, не перебивала вопросами, только при особо крутом повороте событий, хмыкала насмешливо. Как, оказывается, Глафиру-то прижало! Испугалась царевна-лягушка, сбросила кожу – мужской камзол. Рассказ о появлении настоящего Шлоса ее развеселил, но дальнейшее показало, что радоваться совсем нечему.
– Так ты, оказывается, сама пошла с доносом в полицейский участок? Зачем тебе это понадобилось?
– Да разозлилась очень. Ты бы видела, как этот петух ощипанный себя вел и какими словами меня называл. Все немцы такие, а этот Шлос – худший из них. Я думаю, что он и есть настоящий заговорщик, а дура Глашка только подстава.
– Ну, хватит про заговор. Тем более, что ты сама его и выдумала. Смешно, право. Ты же говоришь – масоны. Я про них тоже вроде краем уха слышала. В эти масоны многие знатные записались. Пока не похоже, что Бакунину что-то по-настоящему угрожает. Полиция Шлоса, то бишь Глафиру ищет?
– Искали, да не нашли. У меня в полицейской управе старый знакомец служит. Он когда-то у Франца свою колымагу чинил. Так этот знакомец определенно сказал, что загубили нашего Шлоса лихие люди. Убили и труп спрятали.
– Это хорошо, – сказала Наталья и добавила после недолгой паузы, – жалко сестер. Одна шальная, другая блаженная. Оберут их до нитки.
– Не хотелось бы, – скривилась Феврония, в голосе ее не было и намека на участие.
– Ты знаешь, где живет этот Бакунин?
– А как же, – Феврония назвала адрес. – А зачем тебе?
– Мало ли. На всякий случай. Без нужды ко мне не пиши и не приходи. Но как узнаешь что новое, опасное, тут же передай мне записку. В записке лишнего не пиши, только день и час. Ключ-то у тебя свой будет. И не переживай ты так! Обойдется. Сейчас лучше всего затаиться.
На этом и расстались. Наталья решила до времени не посвящать Вареньку в Бакунинские дела. Пока никакой неприятности не произошло, а девочка всполошится, еще и глупостей может наделать. Если ситуация обостриться, то она сама напишет Бакунину упредительное письмо. Но не надо раньше времени бить в колокола. Пока так называемый заговор всего лишь домыслы маменьки, а она известная паникерша и сочинительница.
Жизнь потекла по институтскому уставу. Наталья внимательно слушала учителей, аккуратно делала уроки, а сама все думала об одном и том же. Если писать Бакунину, то как? Во всяком случае, не надо приплетать к делу Глафиру. Как-то непорядочно открывать походя ее тайну, девица и так настрадалась. Но, с другой стороны, если не рассказывать про Глафиру, то как объяснить этот дурацкий список, которым заинтересовалась полиция?
Учительница не похвалила ее за акварель. Начала рисовать летний солнечный день, так и изображай радость. А на бумаге откуда-то появились темные пятна. Если дерева залиты светом, то зачем на небе грязные, предгрозовые облака? Это мои предчувствия, хотелось ответить Наталье, но ничего этого она не сказала и смяла рисунок.
В тот же вечер она пошла в сторожку Архипа и написала письмо. «Милостивый Государь! Беру на себя смелость написать вам это письмо, в коем упреждаю – вам грозит опасность. Известный вам фон Шлос имел неосторожность оставить в своем доме бумагу, коей при обыске заинтересовалась полиция. Сия бумага имеет в себе список лиц. Я не знаю всех особ, кои там перечислены, но знаю наверное, что ваше имя, а так же имя капитана Наумова там обозначено. Остаюсь с почтение Вашей милости всепокорный слуга». И дата.
Письмо по известному адресу отнес Архип, но передал не сам, а использовал для этой цели мальчишку, который на углу торговал пирожками с капустой. Посочувствуем нашим героям, Наталья опоздала со своим посланием.
7Сходка боевой группы, как окрестил ее Бакунин, состоялась как обычно у Наумова. Пять офицеров, все проверенные люди, Бакунина не было. На этот раз обошлись без пустого балагурства. Хозяин дома поставил вопрос ребром – пора назначать срок. Обсуждения были нервными, главный спор разгорелся относительно конкретной даты. Когда приступать – до того, как злодей Пугачев будет пленен, или после? Говорят – вот-вот, и злодей будет в руках правительственных войск. И все никак!
После поражения под Казанью в июле войско мятежников сильно поредело. Сведения, поступавшие в Петербург, носили в основном секретный характер, но какие секреты можно сохранить на Руси, если они касаются всего народонаселения? В столице было известно даже, что злодей опубликовал манифест, дающий крестьянам вольную. После оного манифеста зверства повстанцев вошли в новую фазу, хотя, кажется, худшего, чем было, и вообразить себе нельзя. Последние вести «с полей брани», как иронично называли офицеры войну с голытьбой, носили оптимистический характер. Пугачев пытался занять Царицын, но потерпел поражение. Затем 24 августа Иван Иванович Михельсон дал бой у Черного Яра (Бог весть, где находится этот населенный пункт, где-то в степях). Пугачевцы лишились обоза, артиллерии. Их живой силы полегло немерено. От огромной, когда-то двадцатитысячной армии осталось всего ничего, человек триста, а может, и того меньше. Теперь эта горстка людей движется к Уралу.
